ГЛАВА 1. ОБЩИЙ ОБЗОР ТЕМЫ ДУЭЛИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА
12 ОГЛАВЛЕНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
Приятно дерзкой эпиграммой Взбесить оплошного врага; Еще приятнее в молчанье Ему готовить четный гроб И тихо целить в бледный лоб На благородном расстоянье; Но отослать его к отцам Едва ль приятно будет вам. «Евгений Онегин» Глава шестая, XXXIII
«Европейская зараза», именно так, спустя два века, будут называть наши современники дуэль. «Законный» способ убийства, по замыслу ее изобретателей, в XIX веке должен был способствовать улучшению нравов в обществе.[1] Романтическое представление о том, что дуэли способствовали улучшению нравов и нормализации межличностных отношений, весьма спорны и неоднозначны. Об этом еще много веков будут спорить моралисты, юристы, пушкинисты и лермонтоведы. А коллекционеры и любители, в свою очередь, будут восхищаться изяществом дуэльного оружия и особенностями кодекса чести офицера. Вместе с тем, несмотря на неоднозначное отношение к дуэли как в XIX веке, так и в настоящее время, русский дворянин XVIII – XIX вв. жил и действовал под влиянием регуляторов общественного поведения, он подчинялся законам чести. Особенно ярко это проявляется по отношению к дуэли: опасность, сближение лицом к лицу со смертью становятся очищающими средствами, снимающими с человека оскорбление[2]. Таким образом, дуэль в послепетровском дворянском обществе представляла собой определенную процедуру по восстановлению чести. Именно поэтому, обладая особой этической значимостью для русского дворянина, она так ярко освещена в произведениях литераторов XIX века. Вышеизложенные тезисы обусловили выбор тематики представленной реферативной работы, которая посвящена анализу произведений литераторов XIX века, осветивших в своих произведениях тему дуэли, а также литературному обзору повести А.И. Куприна «Поединок», как наиболее реально отражающего атмосферу русского дворянства по отношению к дуэли. Актуальность и необходимость подробного изучения обозначенной выше тематики работы заключается в сущности и неоднозначности дуэли в произведениях русских писателей. Несмотря на негативную оценку дуэли как «светской вражды» и проявления «ложного стыда», изображение ее в произведениях литераторов XIX века не сатирическое, а трагическое, что подразумевает определенную степень соучастия в судьбе героев. Для того чтобы понять возможность такого подхода, необходимо проанализировать различные произведения, освещающие тему дуэли. Целью реферативной работы является проведение литературного анализа произведений русских писателей XIX века, в частности повести А.И. Куприна «Поединок», по отношению к дуэли. Для реализации цели реферативной работы автором были поставлены следующие задачи: 1. рассмотрение понятия и сущности дуэли для русского дворянина XIX века; 2. литературный обзор произведений русских писателей, наиболее ярко осветивших в своих произведениях тему дуэли; 3. подробное изучение дуэли в произведении А.И. Куприна «Поединок». Объектом исследования в реферативной работе выступает дуэль, как неотъемлемая и спорная в жизни русского дворянина начала XIX века. Предметом исследования в представленной работе является дуэль или поединок по-разному освещенный в произведениях А.И. Куприна «Поединок», А.С. Пушкина «Евгений Онегин», Лермонтовский «судный поединок», а также в романе А.К. Толстого «Князь серебряный». Представленная реферативная работа состоит из двух глав, введения, заключения, списка используемой литературы. В ходе написание работы автором использовано большое количество учебной, дополнительной, а также периодической литературы. ГЛАВА 1. ОБЩИЙ ОБЗОР ТЕМЫ ДУЭЛИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX ВЕКА
1.1. Понятие дуэли в обществе XIX века Дуэль — поединок, происходящий по определенным правилам парный бой, имеющий целью восстановление чести, снятие с обиженного позорного пятна, нанесенного оскорблением. Таким образом, роль дуэли для общества начала XIX века социально-знаковая. Дуэль представляет собой определенную процедуру по восстановлению чести и не может быть понята вне самой специфики понятия «честь» в общей системе этики русского европеизированного послепетровского дворянского общества. Естественно, что с позиции, в принципе отвергавшей это понятие, дуэль теряла смысл, превращаясь в ритуализованное убийство.[3] Русский дворянин XVIII - начала XIX вв. жил и действовал под влиянием двух противоположных регуляторов общественного поведения. Как верноподданный, слуга государства, он подчинялся приказу. Психологическим стимулом подчинения был страх перед карой, настигающей ослушника. Как дворянин, человек сословия, которое одновременно было и социально господствующей корпорацией, и культурной элитой, он подчинялся законам чести. Психологическим стимулом подчинения здесь выступает стыд. Идеал, который создает себе дворянская культура, подразумевает полное изгнание страха и утверждение чести как основного законодателя поведения. В этом смысле значение приобретают занятия, демонстрирующие бесстрашие. Так, например, если «регулярное государство» Петра I рассматривает поведение дворянина на войне как служение государственной пользе, а храбрость его — лишь как средство для достижения этой цели, то с позиций чести храбрость превращается в самоцель. Особенно ярко это проявляется в отношении к дуэли: опасность, сближение лицом к лицу со смертью становятся очищающими средствами, снимающими с человека оскорбление. Сам оскорбленный должен решить (в принятии им правильного решения проявляется степень его владения законами чести), является ли бесчестие настолько незначительным, что для его снятия достаточно демонстрации бесстрашия — показа готовности к бою (примирение возможно после вызова и его принятия: принимая вызов, оскорбитель тем самым показывает, что считает противника равным себе и, следовательно, реабилитирует его честь) или знакового изображения боя (примирение происходит после обмена выстрелами или ударами шпаги без каких-либо кровавых намерений с какой-либо стороны). Если оскорбление было более серьезным, таким, которое должно быть смыто кровью, дуэль может закончиться первым ранением (чьим — не играет роли, поскольку честь восстанавливается не нанесением ущерба оскорбителю или местью ему, а фактом пролития крови, в том числе и своей собственной). Наконец, оскорбленный может квалифицировать оскорбление как смертельное, требующее для своего снятия гибели одного из участников ссоры. Существенно, чтобы оценка меры оскорбления — незначительное, кровное или смертельное — соотносилась с оценкой со стороны окружающей социальной среды (например, с полковым общественным мнением): человек, слишком легко идущий на примирение, может прослыть трусом. Дуэль как институт корпоративной чести встречала оппозицию с двух сторон. С одной стороны, правительство относилось к поединкам неизменно отрицательно, что нашло отражение в «Патенте о поединках и начинании ссор», составлявшем гл. 49 петровского «Устава воинского» (1716). Характерно высказывание Николая I: «Я ненавижу дуэли; это - варварство, на мой взгляд, в них нет ничего рыцарского»[4]. Естественно, что в официальной литературе дуэли преследовались как проявление свободолюбия, «возродившееся зло самонадеянности и вольнодумства века сего». С другой стороны, дуэль подвергалась критике со стороны мыслителей-демократов, видевших в ней проявление сословного предрассудка дворянства и противопоставлявших дворянскую честь человеческой, основанной на Разуме и Природе. С этой позиции дуэль делалась объектом просветительской сатиры или критики. В качестве примера можно привести «Путешествие из Петербурга в Москву». Радищев писал: «Вы твердой имеете дух, и обидою не сочтете, если осел вас улягнет, или свинья Смрадным до вас коснется рылом» («Крестьцы»). «Бывало хоть чуть-чуть кто-либо кого по нечаянности зацепит шпагой или шляпою, повредит ли на голове один волосочик, погнет ли на плече сукно, так милости просим в поле. Хворающий зубами даст ли ответ в полголоса, насморк имеющий скажет ли что-нибудь в нос... ни на что не смотрят!.. Того я гляди, что по эфес шпага!.. Также глух ли кто, близорук ли, но когда. Боже сохрани, он не ответствовал, или недовидел поклона... статошное ли дело! Тотчас шпаги в руки, шляпы на голову, да и пошла трескотня да рубка!». Таким образом, в дуэли, с одной стороны, могла выступать узко сословная идея защиты корпоративной чести, а с другой — общечеловеческая, несмотря на архаические формы, идея зашиты человеческого достоинства. В связи с этим отношение декабристов к поединку было двойственным. Допуская в теории негативные высказывания в духе общепросветительской критики дуэли, декабристы практически широко пользовались правом поединка. Так, Оболенский убил на дуэли некоего Свиньина; многократно вызывал разных лиц и с несколькими дрался Рылеев. Таким образом, на основе вышеизложенного можно заключить, что несмотря на то, что дуэль – представляла собой поединок чести, основанный на соблюдении строгих правил дуэльного кодекса, отношение к ней в обществе не было однозначным, и по своей сути она всегда оставалась исключительно орудием удовлетворения интересов чести[5]. Для анализируемого периода времени, начало XIX века, дуэль являлась достаточно обыденным делом. Русские стрелялись почти всегда[6]. Нередким был смертельный исход – для одного из противников, а иногда и обоих. Более того, среди людей участвовавших в дуэли были именно дворяне, к примеру, образ умирающего Шереметева всю жизнь преследовал великого русского писателя Грибоедова, 27 января 1837 года состоялась последняя дуэль Пушкина с Дантесом. Поэтому тема дуэли в произведениях писателей XIX века столь широко освещена. В своих произведениях писатели отражают и передают характеры своих героев. Автору реферативной работы представляется интересным проанализировать дуэль (поединок) в произведениях писателей XIX века.
1.2. Обзор дуэли в произведениях русской литературы XIX века Прежде чем обратиться к анализу литературных произведений, отметим, что дуэль подразумевала наличие строгого и тщательно исполняемого ритуала. Только пунктуальное следование установленному порядку отличало поединок от убийства. Но необходимость точного соблюдения правил вступала в противоречие с отсутствием в России строго кодифицированной дуэльной системы. Никаких дуэльных кодексов в русской печати, в условиях официального запрета, появиться не могло, не было и юридического органа, который мог бы принять на себя полномочия упорядочения правил поединка. Конечно, можно было бы пользоваться французскими кодексами, но излагаемые там правила не совсем совпадали с русской дуэльной традицией.
1.2.2. Сцена поединка в «Песне про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М.Ю. Лермонтова Одно из важнейших мест в поэме М.Ю. Лермонтова, занимает поединок — момент, когда развитие конфликта обнаруживает себя в кульминационной точке — открытом столкновении противоборствующих сторон, причем это столкновение носит не только физический, но и символический характер, напрямую связанный с нравственно-философской проблематикой произведений и художественно-исторической концепцией автора. Кулачный бой в России был одним из распространенных видов общественных развлечений — состязанием, целью которого было испытание силы и удали русских богатырей. «Потешить царя-батюшку» выходили они к Москве-реке, без личной ненависти и желания смерти друг другу. Победа в таком бою доказывала лишь физическое превосходство одного из соперников — торжествовала «спортивная» справедливость. В «Песне про... купца Калашникова» первое упоминание о поединке принадлежит Иоанну, который во время пира обращается к своему любимому опричнику: «...или с ног тебя сбил на кулачном бою, На Москве-реке, сын купеческий». Царское предсказание не тревожит Кирибеевича, убежденного в своей непобедимости: «не родилась та рука заколдованная...» Действительно, в потешном состязании, в игре удалому опричнику нет равных, и для победы над ним нужна «рука заколдованная», то есть нематериальная сила. С этой уверенностью в себе Кирибеевич выходит на бой, не подозревая, что будет играть по иным правилам. «Не шутку шутить, не людей смешить... вышел я на страшный бой, на последний бой!» — эти слова Калашникова знаменуют превращение потешного боя в судный поединок. Судебник устанавливал четкие правила проведения «поля», которое являлось последним средством выяснения истины, когда варианты мирного разрешения конфликта исчерпаны или невозможны. В судном поединке побеждает не сила, а правда — определяющим является нравственный перевес (правота) одного из противников, которому Бог дарует победу как доказательство высшей справедливости. Судный поединок — бой между истцом и ответчиком, оскорбленным и оскорбившим — изначально неравен: в нем участвуют тот, кто должен победить, и тот, кто должен проиграть. Победа Калашникова предрешена в диалоге, своеобразном вербальном поединке. Иронично-презрительно спрашивает Кирибеевич, по кому будут панихиду служить (опричник пришел развлечься, людей посмешить), но после ответа купца «...побледнел в лице, как осенний снег: / Бойки очи его затуманились, / Между сильных плеч пробежал мороз, / На раскрытых устах слово замерло». Это первое описание поражения — зло чувствует свою неправоту и уже не уверено в своей безнаказанности. Победа Калашникова закономерна по многим причинам. Прежде всего, на его стороне нравственное превосходство («рука заколдованная»), ибо он оскорблен и обязан отомстить, то есть восстановить справедливость. Кроме того, за Калашниковым стоят неизмеримо большие силы, чем за его оскорбителем. Во-первых, это сила рода, честь которого задета. Неслучайно Лермонтов именно семью палача делает родной Кирибеевичу — страх и ненависть вызывает он у народа, и «пуще прежнего» пугается Алена Дмитриевна после известия о такой родословной, и купец перед боем называет опричника «бусурманским сыном», то есть чужаком и выродком. Во-вторых, за Калашниковым — весь народ, чьи представления о святости и духовные традиции вышел защищать купец. Кирибеевич — нерусский еще и в том смысле, что ставит личную волю и желание выше общего «соборного» закона. Свобода для опричника связана не с христианским нравственным выбором, а с отсутствием запретов, что делает его по сути разрушителем, опасным для общества. Таким образом, «личное оскорбление, нанесенное Кирибеевичем Калашникову, перерастает личные рамки и становится оскорблением народных законов и обычаев». В-третьих, на стороне Калашникова сила Христова. Подобно тому, как браки заключаются на небесах, исход судного поединка решается тоже не на земле — бой за правду становится как бы Таинством, освященным невидимым присутствием Спасителя. Кирибеевич посягнул на святое, то есть совершил грехопадение, за которым неизбежно наказание, Степан Парамонович здесь лишь орудие в карающей руке Господа, а судный поединок — лишь предвестник Страшного суда, где каждому воздается по заслугам. Любопытно, что грядущий бой Калашников воспринимает не только как священный долг, но и как духовное испытание; у него нет горделивой уверенности в своей победе, так как он не считает себя безгрешным. Обращаясь к своим младшим братьям, купец говорит: «Вы моложе меня, свежей силою, / На вас меньше грехов накопилося». Итак, часть против целого, воля против закона, страсть против веры — вот расстановка сил перед поединком, в котором Кирибеевич обречен. Он наносит первый удар, кощунственный и символический, — по кресту со святыми мощами. Не с купцом бьется опричник, а с Богом. И Бог защищает своего воина: устоял Калашников, «изловчился… приготовился» и нанес ответный удар — смертельный. Здесь заканчивается противостояние двух героев. Завершая обзор отметим, что анализируемая в работе сцена поединка осмысленная философски, становится кульминацией извечного и скрытого поединка Божественного и дьявольского – поединка, актуального не только для времён Иона Грозного и Николая Первого, но и для любой исторической эпохи. Романтический максимализм русских писателей заставляет нас задуматься о том, что добро должно победить не смиренным принятием факта существования зла, не всепрощением и милосердием, а священной бранью, силой – в открытом судном бою.
1.2.2. А.К. Толстой «Князь Серебряный»: потешный бой вместо судного поединка В романе «Князь Серебряный» поединок также начинается со словесной дуэли; боярин Морозов бьет челом на князя Вяземского, который предательски воспользовался хозяйским гостеприимством, чтобы похитить его жену и спалить его дом. Итак, судный поединок неизбежен: другие способы установить истину исчерпаны и безрезультатны. Кто победит, тот и прав (предполагается, что наоборот). Будущий бой изначально неравен — прежде всего, в физическом плане: «Нельзя было подумать, чтобы престарелый боярин устоял против молодого и сильного Вяземского», Морозов, правда, может поставить вместо себя наемного бойца. Однако оскорбленный боярин не собирается использовать такую возможность, поскольку верит, что физическая немощь искуплена его нравственным превосходством. Это внутренне признает и противник, не считающий себя правым: «Он вспомнил, что по общепринятому понятию, в судном поединке Бог неминуемо дарует победу правой стороне, и невольно усомнился в своем успехе» (с. 369). Неслучайно Вяземский, не рассчитывая на свою силу и ловкость, обращается к мельнику-колдуну, чтобы тот заговорил его саблю, Божьей силе преступник пытается противопоставить колдовство, то есть силу дьявольскую (вспоминается «рука заколдованная» из «Песни про... купца Калашникова»). Мельник видит на воде, что ангелы стоят за боярина, но и у Вяземского есть свой защитник — его не принято называть вслух. Дьявол оказывается слабее, и Вяземский неправдоподобно быстро теряет не только свою физическую силу, но и обыкновенную дееспособность перед самым поединком, который фактически состоялся, ибо вина обнаружена. Однако формально боя — физического столкновения — не было, поэтому у побежденного есть возможность оспорить решение Божьего суда (глава так и называется: «Божий суд»). Оспаривать это решение предстоит наемному бойцу, своеобразной «низовой» копии Вяземского, — опричнику Матвею Хомяку. Он единственный из свидетелей («все знали, что дело Морозова свято») абсолютно «свободен» от стыда и совести, ибо готов выступить на стороне преступника, (Кстати, в самом начале романа мы видим разбойное нападение на крестьян Морозова опричников во главе с Хомяком.) Его обращение к собравшимся напоминает похвальбу Кирибеевича: «Вишь... много вас, ворон собралось, а нет ни одного ясного сокола промеж вас! Чтобы хоть одному выйти, мою саблю обновить, государя потешить! Эй вы, аршинники, пряхи, ткачихи?» Очевидно, что замена бойца влечет за собой подмену цели боя: вместо выяснения справедливости — потеха государя. Поединок духовный состоялся, впереди «силовое» противостояние, исход которого определяется несколькими причинами. Прежде всего, сохраняет важность нравственный аспект боя — против опричника выходит крестьянин Митька, тоже оскорбленный беззаконием. Таким образом, Митька будет биться за личную обиду, но при этом и за общую правду: «Отстаивай Морозова, стой за правое дело»! В этом противостоянии играет роль уже не только духовная парадигма (борьба ангелов с бесами), но и социальная — с ненавистной опричниной сражается русский народ: «Посмотрим, как мужик за Морозова постоит». Характерно, что вместо сабли Митька выбирает оглоблю — мирное орудие, которое становится страшным оружием, когда народное терпение истощилось (вспомним, что Митька очень долго не мог «осерчать»). Предвосхищая своего знаменитого родственника, Толстой показывает здесь «дубину народной войны»; она не знает правил и условностей, и против нее бессильна сабля врага. И наконец, еще одна важная причина, определяющая исход поединка, — физическое превосходство Митьки, который в системе образов романа выступает живым воплощением русского богатырства, наивного и добродушного. Для того чтобы реализовать свою недюжинную силу, ему часто не хватает «злости», то есть решимости. Рассердившийся богатырь непобедим и неуправляем — бой заканчивается только со смертью его противника. Итак, судный поединок у Толстого приобретает черты потешного боя, причем вначале царь и публика потешаются над смешным Митькой, а потом — над попавшим в затруднительное положение Хомяком. Однако в финале всем не до смеха - потеха не состоялась, а «лучший человек во всей опричнине» (вновь аналогия с Кирибеевичем — «лучшим бойцом») убит голыми руками[7]. Исход поединка закономерен и справедлив: правда, отнявшая силы у Вяземского, придала решимости Митьке и в конце концов восторжествовала.
1.2.3. Дуэль в произведении А.С. Пушкина «Евгений Онегин» Поведение Онегина на дуэли неопровержимо свидетельствует, что автор хотел его сделать убийцей поневоле. И для Пушкина, и для читателей романа, знакомых с дуэлью не понаслышке, было очевидно, что тот, кто желает безусловной смерти противника, не стреляет с ходу, с дальней дистанции и под отвлекающим внимание дулом чужого пистолета, а, идя на риск, дает по себе выстрелить, требует противника к барьеру и с короткой дистанции расстреливает его как неподвижную мишень. Француз и его секундант уже дожидались; норма утонченной вежливости состоит в том, чтобы прибыть на место дуэли точно одновременно — Онегин превзошел все допустимое, опоздав более чем на час. Я заметил, что противник бледен и неспокоен - мне думалось, не от страха, а от ярости <... > Я посмотрел и прицелился. Его пистолет выстрелил на секунду раньше, чем он ожидал, - вероятно, у него дрогнула рука - пуля задела мою шляпу. Я целился вернее и ранил его в плечо - именно туда, куда хотел» (Бульвер-Литтон). Возникает, однако, вопрос; почему все-таки Онегин стрелял в Ленского, а не мимо? Во-первых, демонстративный выстрел в сторону являлся новым оскорблением и не мог способствовать примирению. Во-вторых, в случае безрезультатного обмена выстрелами дуэль начиналась сначала и жизнь противнику можно было сохранить только ценой собственной смерти или раны, а бреттерские легенды, формировавшие общественное мнение, поэтизировали убийцу, а не убитого. Надо учитывать также еще одно существенное обстоятельство. Дуэль с ее строгим ритуалом, представляющая целостное театрализованное действо -жертвоприношение ради чести, обладает строгим сценарием. Как всякий жесткий ритуал, она лишает участников индивидуальной воли. Остановить или изменить что-либо в дуэли отдельный участник не властен. Для читателя, не утратившего еще живой связи с дуэльной традицией и способного понять смысловые оттенки нарисованной Пушкиным картины, было очевидно, что Онегин «любил его (Ленского). Эта способность дуэли, втягивая людей, лишать их собственной воли и превращать в игрушки и автоматы, очень важна. Особенно важно это для понимания образа Онегина. Герой романа, отстраняющий все формы внешней нивелировки своей личности и этим противостоящий Татьяне, органически связанной с коллективной жизнью народных обычаев, поверий, привычек, в шестой главе «Евгения Онегина» изменяет себе: против собственного желания он признает диктат норм поведения, навязываемых ему Зарецким и «общественным мнением», и тут же, теряя волю, становится куклой в руках безликого ритуала дуэли. У Пушкина есть целая галерея «оживающих» статуй, но есть и цепь живых людей, превращающихся в автоматы. Онегин в шестой главе выступает как родоначальник этих персонажей. Основным механизмом, при помощи которого общество, презираемое Онегиным, все же властно управляет его поступками, является боязнь быть смешным или сделаться предметом сплетен. Следует учитывать, что неписаные правила русской дуэли конца XVIII — начала XIX вв. были значительно более сословным, чем, например, во Франции, а с характером узаконенной - актом 13 мая 1894 г. поздней русской дуэли (см. «Поединок» А. И. Куприна) вообще не могли идти ни в какое сравнение. В то время как обычное расстояние между барьерами в начале XIX века было 10 — 12 шагов, а нередки были случаи, когда противников разделяло лишь 6 шагов, за период между 20 мая 1894 и 20 мая 1910 из 322 имевших место поединков ни одного не было с дистанцией менее 12 шагов, лишь один — с дистанцией в 12 шагов. Основная же масса поединков происходила на расстоянии 20 - 30 шагов, т. е. с дистанции, с которой в начале века никто не думал стреляться. Естественно, что из 322 поединков лишь 15 имели смертельные исходы. Между тем в онегинскую эпоху нерезультативные дуэли вызывали ироническое отношение. При отсутствии твердо зафиксированных правил резко возрастало значение атмосферы, создаваемой вокруг поединков бреттерами — хранителями дуэльных традиций. Эти последние культивировали дуэль кровавую и жестокую. Человек, выходивший к барьеру, должен был проявить незаурядную духовную самостоятельность, чтобы сохранить собственный тип поведения, а не принять утвержденные и навязанные ему нормы. Поведение Онегина определялось колебаниями между естественными человеческими чувствами, которые он испытывал по отношению к Ленскому, и боязнью показаться смешным или трусливым, нарушив условные нормы поведения у барьера. Резюмируя вышеизложенное отметим, Ю.М. Лотман в своих статьях о «Евгении Онегине» прокомментировал дуэль Онегина с Ленским следующим образом[8]: Онегин принял вызов — он не мот рисковать своей честью — ведь секундант Ленского Зарецкий был известный болтун и сплетник. Он мог ославить отказавшегося от поединка трусом, чего не мог допустить щепетильный в понятиях чести Онегин. Наш герой оказался «невольником». Но Онегин сделал все, чтобы поединок не состоялся. Пушкин представляет Зарецкого как знатока и «педанта» в вопросах чести. Однако, подталкивая друзей к поединку, Зарецкий нарушил основные пункты неписаного дуэльного кодекса. Он не предложил противникам примириться, когда передавал Онегину вызов Ленского, а это прямая обязанность секунданта; Онегин опоздал на место дуэли более чем на час — его могли обвинить в том, что он струсил. В дуэли социальное равенство не только противников, но и секундантов. Не говоря о том, что секунданты не были назначены, стало быть, некому было обговаривать условия дуэли — прямое нарушение! — Онегин прямо на месте предложил в секунданты своего слугу-француза. А это уже прямое оскорбление дворянину Зарецкому. Наконец, Онегин стрелял на ходу — не потому, что он боялся выстрела — он торопился потерять свое право первого выстрела. Современникам было понятно, что выстрел Онегина стай смертельным для Ленского только по роковой случайности. Онегин страшно переживал гибель своего юного друга, не мог оставаться в тех местах, где окровавленная тень //Ему являлась каждый день. Любая, а не только «неправильная» дуэль была в России уголовным преступлением. Каждая дуэль становилась в дальнейшем предметом судебного разбирательства. И противники, и секунданты несли уголовную ответственность. Суд, следуя букве закона, приговаривал дуэлянтов к смертной казни, которая в дальнейшем для офицеров чаще всего заменялась разжалованием в солдаты с правом выслуги (перевод на Кавказ давал возможность быстрого получения снова офицерского звания). Онегин, как неслужащий дворянин, вероятнее всего, отделался бы месяцем или двумя крепости и последующим церковным покаянием. Однако, судя по тексту романа, дуэль Онегина и Ленского вообще не сделалась предметом судебного разбирательства. Это могло произойти, если приходской священник зафиксировал смерть Ленского как последовавшую от несчастного случая или как результат самоубийства. Строфы шестой главы, несмотря на связь их с общими элегическими штампами могилы «юного поэта», позволяют предположить, что Ленский был похоронен вне кладбищенской ограды, т. е. как самоубийца. Завершая литературный обзор дуэли (поединка) в произведениях русских классиков, отметим, что условная этика дуэли существовала параллельно с общечеловеческими нормами нравственности, не смешиваясь и не отменяя их. Это приводило к тому, что победитель на поединке, с одной стороны, был окружен ореолом общественного интереса, типично выраженного словами, которые вспоминает Каренин: «Молодецки поступил, вызвал на дуэль и убил» (Толстой Л. Н. «Анна Каренина»). С другой стороны, все дуэльные обычаи не могли заставить его забыть, что он убийца. Так, В. А. Оленина вспоминала о декабристе Е. Оболенском: «Этот нещастной имел дюэль, - и убил — с тех пор, как Орест, преследуемый фуриями, так и он нигде уже не находил себе покоя». В. А. Оленина знала Оболенского до 14 декабря, но и воспитанница М. И. Муравьева-Апостола, выросшая в Сибири А. П. Созонович, вспоминает: «Прискорбное это событие терзало его всю жизнь». Ни восстание, ни суд, ни каторга не смягчили этого переживания. То же можно сказать и о ряде других случаев. Для психологического состояния Онегина VII — VIII глав это очень существенно.
12
Популярное: Почему люди поддаются рекламе?: Только не надо искать ответы в качестве или количестве рекламы... Почему стероиды повышают давление?: Основных причин три... Как распознать напряжение: Говоря о мышечном напряжении, мы в первую очередь имеем в виду мускулы, прикрепленные к костям ... ©2015-2024 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (447)
|
Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку... Система поиска информации Мобильная версия сайта Удобная навигация Нет шокирующей рекламы |